Мина, это писалось по заявке про Киру Изуру, но, поскольку тут важную роль играет Мацумото-сан, я подумала - вдруг будет в тему?
Название: Родиться дважды
Автор: Haruyuki Hoshimai
Бета: нету
Рейтинг: G с мелочью
Персонажи: Кира Изуру, Мацумото Рангику, Хисаги Шухей, незримо присутствует Ичимару Гин, упоминается Хицугайя Тоширо
Жанр: психологическая зарисовка, не хотела ангста, но он, кажется, все-таки вылез где-то...
Дисклеймер: Все чужое
Комментарий: По заявке
ZlCosh "Пьяный Кира, и еще чтобы был Ичимару, и можно Ренджи". Ренджи не вышло, вместо него получился Хисаги, Ичимару витает над местом действия, как Дух Святой над водами, потому что дело уже после бегства предателей
(кто подскажет - в какой это главе или серии было?), Мацумото являет собой первопричину Кириного опьянения. Посвящается заказчику)
читать дальшеОн пришел просить прощения. Через три дня - то есть сразу, как медики разрешили уйти из стационара, и после того, как Ямамото Генрюсай подписал протокол последнего допроса. В памяти, отрывками, гулкое звучание собственного голоса, себя не помнил - отвечал то, что знал, подтверждал нападение на Мацумото-фукутайчо, жгли губы слова капитана "я не трону ее" о Хинамори... Рассказал все, поклялся, что больше никакой информацией не владеет, клятву приняли и приказали возвращаться в отряд. Как и должны были... Но эта мысль вообще в сознании не пропечаталась.
Он пришел просить прощения, но его, как оказалось, Мацумото-сэмпай и не за что прощать, она ему и рта не дала раскрыть - с порога перебила фирменным радостным "Кира! Хочешь есть?.. У меня лапша... А выпить - не хочешь?" Он хотел.
То, что Мацумото пьет, не пьянея - известно всем. То, что сам Кира напьется до беспамятства, а она, хотя пила вместе с ним, в это время будет в состоянии из облаков в небе фигу кидо сложить - он тоже прекрасно знал. Но пил, нетвердо уже поднося к губам очередную чашку, смотрел, сидя напротив нее, в красивое, женственное лицо в обрамлении рыжих кудрей... И видел в глубине ее глаз, таких же голубых, как и его собственные, за всегдашним общим выражением "Я легкомысленная кокетка" - горе, и растворенное в нем "Я понимаю... Я все понимаю".
- Пей, - сказала она, подливая саке в его еще не до конца опустевшую чашку. Совершенно серьезно. И вдруг:
- Хиса-а-ги, ты свободен? На вид - тебе совершенно нечем заняться, давай к нам, мы тут пьем с Кирой!..
Перед мутнеющим взором возникает сэмпай, лицо как из гранита выточено.
- Ой, мальчики, ну что ж вы такие невеселые? А ну-ка...
Она старше их обоих. Она красива, она сильна, она великолепно изображает глупую женщину с роскошной фигурой и печатью поиска приключений на чистом лбу. И - Кира знает это - сейчас нужно ей подыгрывать, потому что она - знает, что делает, она... Она знала его. Того, ушедшего, кто вывернул наизнанку мир, в котором не первый десяток лет жил Кира Изуру, она знала его по-настоящему, и она знает, что делать... А вот он, Кира - нет. Поэтому он делает еще глоток, и снова тонет в небесной голубизне ее глаз, горькой, как это саке, как слезы, которых никто из них не прольет, потому что слезы - это то, что когда-то, в детстве, давало облегчение, а потом они, почему-то, перестали течь. Кто знает...
А Хисаги пил с тоски и за компанию, искоса глядя на Киру, всего опрокинутого в себя, и искоса же - на Мацумото, которая нарочно повернулась так, что от одного взгляда на шею, на грудь, на волну блестящих волос - горло перехватывает... Хисаги был из Руконгая, он умер в детстве, хотя и не помнил этого в подробностях, у него было настроение - дрянное, дальше некуда, из-за Тосена, из-за грядущей войны, из-за того, что с отрядом теперь управляться придется в одиночку... из-за того, что политика - это проклятье любого офицера высокого ранга, и из-за того, что лучший друг теперь будет долго, очень долго выцарапываться из кромешной тьмы. Он глотнул саке и не сплюнул от послевкусья только потому, что присутствовала дама - ах, эта дама, сладкие губы, горькие мысли...
Перед глазами плывет, уже немного тошно, и ты уже не знаешь, на чем лежит голова - у Рангику-сан на коленях, или у Хисаги на плече. Звонкая и спокойная, плывет по комнате - ее рейяцу, рваная и темная, тягучая - его. А сам ты - где? А, вот теперь, кажется, понял - спасибо, Мацумото-сан, вы чудесный человек! - да ты же умер, а раньше не сообразил. Вот вокруг - хаос, мир округлый и угловатый, вертится и бьет в глаза - лучом света из окна, гневным выкриком - чьим? А, ну конечно - Хицугайи-тайчо... Ты же родился в Сейретее, ты никогда еще не умирал, поэтому тебе так плохо. Мацумото - умирала, и Хисаги - умирал. И Хицугайя-тайчо. И Ичимару-тайчо... А ты - нет, вот теперь, когда дойдешь до конца, и мир снова обретет горизонт - и ты будешь, как они, дважды рожденным... Ах, не родиться бы вовсе... Стыдись таких мыслей, Изуру, не позорь фамилию!
Мои глубочайшие извинения, Хицугайя-тайчо.
Мои глубочайшие... Прошу прощения. Аригато годзаимащта, Мацумото-сан.
Домо, Хисаги-сэмпай. Домо.